Оглядываясь назад, я понимаю, что большинство детей одевались довольно безвкусно. Мы вырастаем, и неожиданно этими вопросами начинает заниматься кто-то другой. В моем случае – это отделы маркетинга компьютерных фирм. Те люди, которые выбирают футболки и куртки для бесплатной раздачи на конференциях. Теперь я в основном одеваюсь в такую «фирменную» одежду, поэтому мне ничего не приходится выбирать самому. А завершением моего гардероба – выбором сандалий и носков – ведает жена. Так что меня все это больше не касается.
Я принялся писать собственные программы. Начало было традиционным: 10 PRINT «HELLO» 20 GO TO 10 Эта программа делает именно то, что и следует ожидать. Она печатает на экране HELLO. Вечно. По крайней мере, пока тебе не надоест. Но это только первый шаг. Многие на нем и останавливаются. Вот, думают, какое дурацкое упражнение: зачем надо миллион раз печатать HELLO? Однако руководства к первым домашним компьютерам всегда начинались именно с него.
Это называется программированием в машинном коде. Оно позволяет делать такие вещи, до которых иначе не додумаешься. Расширяет возможности компьютера. В твоей власти оказывается все до мельчайших деталей. Начинаешь придумывать, как сделать то же самое чуть-чуть быстрее и занять при этом меньше места. Между тобой и компьютером исчезает барьер абстракции, и вы становитесь очень близки. Вот что такое «быть с машиной на „ты“».
Я повесил на окна плотные черные занавески, чтобы внутрь не проникал солнечный свет. Компьютер притулился на маленьком столике возле окна, в полуметре от моей постели.
Линус с открытой банкой кока-колы в руках появился из недр Transmeta, расположившейся в безымянном офисном комплексе Санта-Клары. На нем была программистская униформа: джинсы, футболка с конференции и неизменный набор носки плюс сандалии, который он полюбил, по его словам, еще до встречи с первым программистом. «Должно быть, это просто врожденный программистский инстинкт», – объяснил он мне свой выбор.
Математика и физика меня интересовали и поэтому давались легко. Но если требовалось механическое запоминание – я сразу терял интерес к предмету. Поэтому история вызывала тоску, если нужно было назвать год битвы при Гастингсе, но становилась интересной, когда обсуждались экономические факторы развития страны. То же и с географией. Ну кого волнует, сколько человек живет в Бангладеш?
Операционками я заинтересовался так: купил флоппи-контроллер, чтобы не пользоваться микроприводами, но к нему прилагался такой поганый драйвер, что пришлось написать новый. Пока писал – обнаружил проколы в самой операционной системе или по крайней мере несоответствие между тем, что обещала документация, и тем, что реально происходило. Я с этим столкнулся, когда моя программа отказалась работать. Поскольку мои-то программы – ясное дело – всегда идеальны, я понял, что тут дело в другом. Пришлось пойти дальше и дизассемблировать операционную систему.
«Мои родители были членами коммунистической партии, поэтому в детстве нам внушали, что Советский Союз – хорошая страна. Мы ездили в Москву, – рассказывает она. – Мне больше всего запомнился огромный магазин игрушек – в Хельсинки таких больших нет».
Вскоре она нарочито бодрым тоном заявляет: «А вот эта комната – идеальное место для хранения старинных произведений искусства, которым опасен солнечный свет». Микке смотрит на меня заговорщически и ехидно говорит: «Какой изящный способ сообщить, что это темная комната!»
Не знаю, как описать мою любовь к программированию, но я попробую. Если этим занимаешься, кажется, что в мире нет ничего интереснее. Эта игра гораздо увлекательнее шахмат, игра, в которой можно устанавливать собственные правила и где конечный результат можно понимать по-своему. А со стороны кажется – нет на свете ничего скучнее. Первое, что привлекает в программировании, объяснить просто: ты говоришь компьютеру что-то сделать, и он это делает. Безошибочно. Всегда. Без возражений. Это само по себе интересно.
Но такое слепое послушание хотя и увлекает сначала, вряд ли может привязать надолго. На самом деле оно как раз быстро наскучит. Интереснее всего другое: чтобы заставить компьютер делать то, что хочешь, сперва нужно придумать как.
В пределах компьютера ты творец. Ты можешь безраздельно управлять всем, что происходит. Если хватает умения, то ты – бог. Местного значения. Возможно, я оскорбил этими словами около половины населения Земли. Но это правда. Ты создаешь свой собственный мир, и тебя ограничивают только возможности твоей машины или – в наше время все чаще – твои собственные способности.
Операционная система – это основа всего, что происходит в машине. Ее создание – самая сложная задача. Создавая операционную систему, ты строишь мир, в котором будут жить все остальные программы, работающие на компьютере. По сути ты задаешь правила: что допустимо и может быть сделано, а что – нет. Так можно сказать про любую программу, но к операционке это относится в первую очередь. Она подобна конституции созданной тобой страны, а все остальные программы – лишь обычные законы.
Я стал распространять свою операционку прежде всего, чтобы доказать, что все это не пустая болтовня – я действительно что-то сделал. В Интернете много болтают. О чем бы ни шла речь – об операционке или о сексе – многие в киберпространстве просто вешают лапшу на уши. Поэтому важно после того как ты растрезвонил, что пишешь операционку, иметь возможность сказать: «Вот – я ее и правда сделал. Я не трепло – можете сами посмотреть».
Как я уже говорил, моя операционка была не очень полезной. Она легко рушилась, если переполнить память или еще что-то не так сделать. Даже если вы ничего плохого не делали, система рушилась после более-менее продолжительного периода работы. Она тогда и не предназначалась для работы. На нее можно было только любоваться. И восхищаться ею.
В любом случае я не хотел продавать Linux. И не хотел терять своей власти над ней, то есть не хотел, чтобы ее продавал кто-то другой. Это я четко сформулировал в уведомлении об авторских правах, помещенном в файл COPYING первой версии, которую выложил еще в сентябре. Благодаря принятой в 1800-х годах Бернской конвенции тебе принадлежит авторское право на все созданное тобой до тех пор, пока ты это право не продал. Как владелец авторского права я должен был сформулировать правила: операционную систему можно использовать свободно, пока ты ее не продаешь, а если ты внес какие-то исправления или улучшения, то должен сделать их всеобщим достоянием в виде исходников (в отличие от бинарников, которые недоступны). Кто не согласен с этими условиями, тот не имеет права ни копировать, ни изменять программу.
В те времена Internet Cabal (группа администраторов некоторых узлов Интернета) ежемесячно подводила неофициальную статистику: сколько человек участвует в каждой конференции. Данные были не очень точные, но они лучше всего говорили о популярности твоего сайта – в данном случае, сколько людей интересовалось Linux. Неизменным лидером среди телеконференций была alt.sex.
Где-то в 1993-м мы вошли в первую пятерку. В ту ночь я лег спать преисполненный самодовольства, в экстазе от того, что Linux по популярности почти догнала секс.
Я довольно быстро понял – проще всего руководить, позволяя людям делать то, что им хочется, а не заставляя их делать то, что хочется тебе. Кроме того, хороший руководитель понимает когда не прав, и умеет отступать. А еще он позволяет другим принимать самостоятельные решения.
Это должен был быть не просто какой-нибудь пингвин. Во-первых, Линус хотел, чтобы у него был счастливый вид, как будто он только что оприходовал бочонок пива, а потом оттянулся с подругой. Но главное, пингвин должен быть узнаваемым.
Ясно, что одна из причин популярности среди студенчества как открытых исходников, так и Linux, крайне проста – неприятие истеблишмента. (То же самое неприятие истеблишмента, которое оказало такое влияние на жизнь моего отца.) Расклад тут такой: с одной стороны, огромная коварная корпорация Microsoft и злобный, жадный, отвратно богатый Билл Гейтс, а с другой – любовь и бесплатный софт для всех плюс скромный (с виду) народный герой Линус Б. Торвальдс. Эти ребята заканчивают учебу и приходят на работу в корпорации, принося с собой любовь к Linux.
Comdex, как всем известно, это самая большая и мерзкая выставка на свете. Почти на неделю сонный городок Лас-Вегас в штате Невада становится магнитом для всех мыслимых высокотехнологичных продуктов, которые хоть кому-то можно навязать, а также для толп продающих и покупающих эти продукты людей. Это единственное время в году, когда в Лас-Вегасе можно высунуться из такси и спросить любую дефилирующую мимо проститутку: «Во сколько доклад?» – и она ответит.
Мы возвращаемся в дом. Линус в одних трусах сидит за компьютером и быстро печатает. Рядом с ним стоит пачка сухариков. Проходит секунд пятнадцать, прежде чем он понимает, что мы пришли. Он отводит глаза от монитора. Его первые слова: «Господи, какая мерзость этот Макинтош!»
Современная патентная система – это по существу «холодная война», где вместо ядерного оружия используется интеллектуальная собственность. И эта война немногим лучше той. Изобретатели-одиночки, столкнувшиеся с безумной системой и не имеющие возможности нанять 12 тысяч юристов, оказываются загнанными в бомбоубежища.
Сегодня развитие технологий (и, следует с грустью признать, музыки) определяется не Эйнштейнами (или Моцартами), а огромной армией интенсивно вкалывающих инженеров (или, в случае музыки, пышногрудых девиц), которые только изредка демонстрируют всплески таланта. Увеличение ресурсов не ведет к созданию шедевров, но обеспечивает медленный и устойчивый прогресс. И в конечном итоге это к лучшему.
Концепция открытых исходников крайне проста. В случае операционной системы исходники – команды программы, лежащие в основе системы, – свободны. Каждый может их улучшать, менять, использовать. Но все эти улучшения, изменения и реализации должны быть тоже доступны всем свободно. Налицо аналогия с «дзен». Проект не принадлежит никому и одновременно принадлежит всем. Когда проект открыт, происходит его быстрое и непрерывное совершенствование. Параллельная работа нескольких групп приводит к более быстрым и успешным результатам, чем работа за закрытыми дверьми.
Самый загадочный вопрос в этом деле – как такая прорва хороших программистов соглашается работать абсолютно бесплатно? Тут нужно поговорить о мотивации. В условиях общества, где выживание более или менее гарантировано, деньги – не самый лучший стимул. Хорошо известно, что лучше всего работает тот, кто одержим страстью. Кто работает ради удовольствия. Это так же верно в отношении драматургов, скульпторов и предпринимателей, как и в отношении программистов. Модель открытых исходников дает людям возможность удовлетворить свою страсть, получить удовольствие, сотрудничать с лучшими программистами мира, а не только с теми, кто оказался в штате той же компании. При этом разработчики стремятся завоевать авторитет среди своих коллег, и это оказалось превосходным стимулом.
И я очень горд тем, что на выставке Comdex ко мне подошел человек, чтобы показать бензиновый насос, работающий под управлением Linux. Это был опытный образец бензинового насоса. Идея была в том, чтобы клиенты бензоколонки могли выйти в Интернет и посетить CNN.com за те три минуты, что заполняется их бензобак. Стоя на плечах гигантов. Это просто круто, что люди используют технологии вроде Linux просто для усовершенствования бензонасосов.
В конце концов, моя теория смысла жизни не дает никаких рекомендаций, что нужно делать. Она от силы утверждает: «Хотите – верьте, хотите – нет, но цель всего – удовольствие».
До некоторой степени она объясняет, почему люди с радостью готовы участвовать в проектах вроде Linux по Интернету. Мне и многим другим Linux подарила сразу два стимула. Оставив выживание за скобками, Linux позволяет людям соединить удовольствие от интеллектуальных усилий и социальные отношения в единой команде ее создателей. Мы не так уж часто встречались лицом к лицу, но мейлы несут не одну лишь сухую информацию. С помощью почты вполне могут завязываться дружеские и иные социальные связи. И если нам когда-нибудь встретятся во вселенной другие разумные существа, то их первые слова вряд ли будут: «Отведите меня к вашему главному». Скорее они скажут: «Сыграем, парень?»
Англійська земля родюча і клімат сприятливий; земля спроможна прогодувати значно більше тварин, ніж є зараз. Лише наша ферма прогодувала б десяток коней, двадцять корів, сотні овець, і то так, що всі жили б у такому достатку і з такою гідністю, які годі навіть уявити. Чому ж тоді ми й досі отак гибіємо? Бо майже всю нашу працю крадуть собі людські створіння. Ось де, товариші, відповідь на всі наші злигодні. Вона в одному-єдиному слові — Людина. Людина — ось наш справжній ворог. Усуньте Людину, і першопричина голоду та виснажливої праці зникне назавжди.
Усе, що на двох ногах — ваш ворог. Усе, що на чотирьох ногах і з крильми — ваш друг. І затямте собі: в боротьбі з Людиною не уподібнюйтесь їй. Навіть коли здолаєте її, не перебирайте її вад. Тварина не повинна мешкати в будинку й спати в ліжку, носити одяг і пити спиртне, палити тютюн і мати гроші, торгувати... Звичаї Людини лихі. І понад усе — ніколи не тираньте собі подібних. Слабкі чи сильні, розумні чи простакуваті — усі ми брати. Тварина ніколи не повинна вбивати іншу тварину. Всі тварини рівні.
Ця трійця й опрацювала вчення старого Майора в цілісну систему, яку назвали тваринизм. Кілька ночей на тиждень, коли Джонс ішов спати, вони потай збиралися в хліві й розтлумачували засади тваринизму іншим.
Напочатку вони зіткнулися з нерозумінням і безмежною байдужістю. Дехто казав про необхідність бути прихильним до Джонса, свого господаря, або робили блюзнірські зауваги на зразок: «Містер Джонс нас годує. Без нього ми повмираємо з голоду». Інші питали, скажімо, таке: «А чого нас має обходити, що буде після нашої смерті?» Або: «Якщо це повстання будь-що відбудеться, то яка різниця, хто його готуватиме — ми чи хтось?» Свині на превелику силу пояснювали їм, що це суперечить духові тваринизму.
Кілька шинок, що висіли на кухні, винесли, щоб поховати,
…за три місяці навчання свиням пощастило звести принципи тваринизму до Семи Заповідей. І от ці Сім Заповідей зараз викарбують на стіні; вони становитимуть непорушний закон, яким усі тварини мають керуватися. Відтепер і назавжди.
Невдовзі всі помітили, що тільки з'являлась якась робота, кіт наче крізь землю западав; він зникав на цілі години, а тоді вигулькував, коли всі сідали за стіл, а то й зовсім увечері; наче нічого й не сталося. Та він завжди мав напохваті поважну причину і так лагідно муркотів, що важко було не повірити йому.
Коли його запитували, чи не щасливіший він тепер без Джонса, він лише відказував: «Віслюки довго живуть. Ніхто ще не бачив здохлого віслюка».
Весну й літо вони працювали по десять годин на день, а в серпні Наполеон оголосив, що і в неділю пополудні випадає робота. Робота винятково добровільна, але тому, хто не вийде, удвічі зменшать пайку.
Тому він і провадив переговори про збут копиці сіна й частини врожаю пшениці: згодом, як знадобиться більше грошей, доведеться пустити на продаж і яйця, на які в Уїллінгдоні завжди був попит. Кури, сказав Наполеон, мусять охоче піти на цю жертву, це стане їхнім особистим внеском у спорудження вітряка. І знову тварини відчули невиразну тривогу. Не мати діла з людськими істотами, не торгувати, не користуватися грішми — хіба цих резолюцій вони не прийняли найперше на Мітингу після звитяги над Джонсом? Усі добре пам'ятали, як схвалювали ці резолюції, принаймні, їм здавалося, що пам'ятали.
На ту пору свині несподівано зробили будинок своєю резиденцією. І тварини знову невиразно пригадали, нібито колись щодо цього теж приймалося певне рішення. І знову Пищик мусив переконувати їх, що такого не було і не могло бути.
Іноді тваринам здавалося, що вони і працюють довше, і харчуються не краще, аніж за Джонса. Недільними ранками Пищик з довгої смужки паперу в ратиці зачитував їм цифри, доводячи, що виробництво продукції в кожному конкретному випадку збільшилося на 200, 300, а то й 500 відсотків. Тварини не бачили причини не вірити йому, тим паче що неспроможні були виразно пригадати умови, що існували до Повстання.
Тепер на Наполеона не казали просто «Наполеон», а офіційно: «Наш вождь, товариш Наполеон», Свині ще й полюбляли придумувати всілякі епітети, як Батько всіх тварин, Гроза людства, Оборонець вівчарні, Друг каченят і таке інше.
Лагідного вечора, коли вівці нарешті повернулись, а інші тварини після трудового дня посходилися до своїх хлівів, із двору перелякано заіржав кінь. Тварини аж заклякли від страху, бо то іржала Конюшинка. Коли знову почулося іржання, всі зірвалися з місця й гуртом влетіли до двору. Там вони й побачили те, від чого несамовито заіржала Конюшинка. Подвір'ям на задніх ногах ішла свиня.
Навшпиньки підійшли до будинку, і найвищі тварини зазирнули в вікно. За довгим столом сиділо з десяток фермерів і стільки ж поважніших свиней; на чолі столу сидів сам Наполеон. Схоже, свині почувалися цілком розкуто в своїх кріслах. Товариство розважалося грою в карти, але ненадовго відволікалося, щоб виголосити тост і випити.
На закінчення він ще раз наголосив на тих дружніх почуттях, що існують і мусять існувати між «Раєм для Тварин» та її сусідами. Між свинями і людськими істотами немає і не повинно бути конфлікту, бо і методи, і труднощі в них спільні.
Та не відійшли вони й на двадцять ярдів, як зненацька зупинилися. З будинку долинуло ревище голосів. Вони поквапилися назад і знову заглянули в вікно. Там розгорялася люта сварка, чулися вигуки, удари по столу, гострі, підозріливі звинувачення й затяті заперечення. А спричинилося до сварки те, що Наполеон і містер Пілкінгтон одночасно походили виновим тузом. Дванадцять лютих голосів волали, і всі вони злилися в один. Тепер стало зрозумілим, що трапилося з рилами свиней. Тварини надворі переводили погляд із свині на людину, з людини на свиню, а тоді знову із свині на людину. Але розібрати, де тепер людина, а де свиня було годі.
Марі, його femme de ménage, нарікає на восьмигодинний робочий день: «Коли чоловік працює до шостої, то, йдучи додому, він вип'є чарчину і грошей не розтринькає. А тепер він працює лише до п'ятої, то напивається щовечора, і вдома ніколи нема й мідяка. Кажу вам — те скорочення нам, жінкам, тільки на горе».
Був ранок, і вже не ранній, коли він зачув гуркіт літака. Віддалік показалася маленька цяточка, тоді літак виписав у небі широке коло, і служники побігли й підпалили вогнища, поливши їх гасом, а потім поприкидали травою, так що по краях галявини зайнялися два великих курища, і ранковий вітрець поніс дим до наметів. Літак зробив ще два кола, тепер уже зовсім невисоко, тоді ковзнув донизу, вирівнявсь і плавно спустився на землю, і ось уже до них простує друзяка Комптон, у бахматих штанях, твідовій куртці й коричневому фетровому капелюсі.
#пиріжки
Увлеченные друг другом, два вождя не заметили, как пали все хирдманы обеих команд. Как последний датский воин слабеющей рукой вонзил меч в живот урману и тут же оступившись в темноте, упал за борт — израненное тело не смогло долго сопротивляться воде, и тяжелая кольчуга утянула бойца на дно пролива. И не было товарища подать руку. И была эта смерть ужасна, так как проигравший ушел в Валгаллу к светлому Одину, умерев с мечом в руке, а победитель отправился кормить рыбу во владения мрачного Ньерда.
Олаф подымал выброшенные Хэймлетом изтрюма бочонки и аккуратно складывал их в центре судна, считая их на ходу — он умел считать. Олаф был грамотным викингом. Очень немногие из людей фиордов могли похвастаться подобным умением. В скучные зимние вечера, которые викингам поневоле приходилось проводить в тепле домашнего уюта, домочадцы, пользуясь редкими днями пребывания доблестных мужей в семейном кругу, спешили справить все праздники, какие только можно было придумать. Соседи почитали Олафа Торкланда не только за крепкие руки и буйный нрав, но и за умение считать - это почиталось воистину божественным искусством.
— Я не против, — согласился Торкланд. — Хотя жаль, конечно, что нечем промочить горло, – добавил он, выискивая камень помягче себе под голову.
— Атеисты — это такие люди, — начала птица Ра, на миг задумавшись, как бы получше объяснить гостям, — которые ни во что не верят, если не пощупают руками, не полижут языком, не нюхнут носом. В общем, дикари. Эти люди не верят в богов, в существование собственной души и то не верят. Говорят: "А покажите мне мою душу".
И все боги отказали им в своем покровительстве. Даже всепрощающий новоявленный агнец, называемый Христом. Даже равнодушный ко всему во Вселенной Будда. И тогда этих грешников с удовольствием прибрал к себе владыка Пекельного царства Вий Змеевич. Ему это только на руку. Он питается душами. Он создал здесь, на самом дне Пекельного царства, для атеистов все условия, чтобы они не задумывались о духовном.
Хэймлет, ничуть не смутившись грозного вида своего друга, спокойно достал шкатулку и, размотав тряпки, откинул крышку. Олаф аж ахнул. В сознание могучего ярла вдруг закралось страшное видение: как рушится мир, как огромные волны захлестывают берега его родной страны и смывают людские жилища. А он так никогда больше и не увидит свою дорогую Асьхен, если эта датская бестолочь сейчас вдруг уронит и разобьет Яйцо. А он ведь уронит, достаточно посмотреть на его маленькие руки: они будто созданы для того, чтобы ронять яйца.
Такие, как он, несут поганую заразу из южных земель в наши края. Я всегда относился спокойно к глупым людям, поклоняющимся глупым богам. Они и так наказаны тем, что никогда не смогут вдоволь подраться в золотых залах Валгаллы! Но христиане подобны предателю Локи — складно плетут сладкие саги о любви и счастье, а сами злы и коварны, как инистые йотуны.
Видимо, магия франкского колдуна оказалась сильнее ворожбы Финской матери. Олаф оценил это. В его шкале достоинств немножко прибавилось уважения к христианам. Однако добавилось и настороженности. Если это учение проникло даже в Йотунхейм и запудрило мозги тамошним жителям, значит, к его проповедникам стоит относиться с большей опаской. "Кто знает, может быть, они и порчу могут насылать, и чуму? — размышлял Торкланд. — Приеду домой, надо будет попросить у колдуньи Хельдегарды защитные обереги против христиан.
Несмотря на сильный ветер, температура воздуха была весьма низкой…
Король поежился, представив эту позорную для воина казнь, и решил, что заменит ее на "кровавого орла", старинную народную норманнскую казнь. Это когда человеку вытаскивают наружу ребра, со стороны выглядит, словно раскрытые крылья у птицы. Больно, но не унизительно.
"Как хочется вывести дорогой "Йормунганд" в море и отправиться за край горизонта! Сколько есть в Мидгарде цветущих поселений, которые я еще не грабил, — думал Олаф.
Кабни не мог позволить продолжаться подобной расточительности. Он взялся залатать дыры в норманнском управлении, конечно, с условием, что хотя бы десятая часть сэкономленных им денег по справедливости отойдет ему, его тете Хае, дяде Иакову и остальным многочисленным родичам, которых он, естественно, привлечет к предстоящей большой работе. Хотя об этом условии ставить в известность своих хозяев Кабни не счел нужным.
Самым чутким оказался Локкинсон. Он первым встрепенулся, обратив внимание, что что-то изменилось в окружающей их обстановке. Викинг огляделся по сторонам и , не смог сдержать крика. Слева на них надвигалось ничто. Когда смотришь на беззвездное ночное небо, затянутое плотными облаками, не пропускающими света, то видишь мрак. Даже когда не видишь ничего, перед глазами все равно что-то проплывает. То же, что увидел Пэук Локкинсон, действительно было ничем, абсолютная пустота, бездна, и она приближалась.
Он услышал возбужденные голоса хирдманов и в чем был выскочил на крыльцо, прихватив с собой из одежды только полутораручный меч.
Олаф готовился к последнему бою, он взял у кого-то из хирдманов щит и вышел вперед, в одиночку наступая на многочисленных врагов. Ярость захлестнула его разум, из глаз ударили молнии, скотты, заглянувшие конунгу в лицо, шарахались от него прочь. Изо рта потекла пена. Торкланд откусил край щита и, пожевав немножко, выплюнул невкусную древесину. — Уууйййаа! — разнесли холмы, славный Олаф Торкланд рванулся в отчаянную атаку.
Сергій Жадан «Anarchy in the UKR»
Ми виїхали на П’яту авеню, таку сонячну й мирну, таку пасторально-ідилічну цього ясного недільного дня, що я не здивувався б, якби з-за рогу раптом вийшла отара білих овечок.
Бармени тільки встигають наливати, таці з коктейлями пропливають між деревами саду, і вже саме повітря стає п’янким і дзвінким від говору й сміху, побіжного обміну новинами, схожими на плітки, побіжних знайомств, що за хвилину будуть забуті, й палких вітань, якими обмінюються дами, що ніколи не знали одна одну на ім’я.
Це велика перевага — лишатися тверезою в п’яному товаристві. Не наговориш зайвого і, головне, можна собі дозволити який-не-будь фортель, коли всі довкола повпивалися так, що вже нічого не бачать і не тямлять.
Гетсбі вірив у зелений вогник, у здійснення всіх бажань, у майбутнє щастя, що з року в рік не дається нам у руки. Нехай воно вислизнуло сьогодні, дарма — завтра ми побіжимо ще швидше, простягнемо руки далі… I одного чудового ранку… Отак ми й намагаємося плисти вперед, долаючи течію, а вона безнастанно зносить наші суденця назад, у минуле.
…тут вводиться поняття ентропії — міра хаосу, а він може тільки наростати; імовірність упорядкування є незмірно мала в порівнянні з хаосом: ймовірність того, що мавпа напише сонет Шекспіра дуже мала, а що напише всяку біліберду — дуже велика